Это правда?

Ну вот, уже и о фальсификации переписи населения заговорили

@темы: россия, москва

---

Таких людей надо знать.

Сегодня с удивлением и всевозрастающим восхищением посмотрел и послушал на канале "Культура" рассказ Н.Михалкова о удивительном человеке. Хочу, чтобы о нем знали и другие.

АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВ

Алексеев (Alexeieff) Алексис (1901-82), французский режиссер-мультипликатор, художник, изобретатель. По происхождению русский.

Учился во Франции у С. Судейкина, работал декоратором в балетах Ж. Питоева.

С детских лет увлекался графикой, иллюстировал множество литературных произведений. 202 иллюстрации к роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго» выполнены им на «игольчатом экране» — уникальном приспособлении, придуманном для съемок мультипликационных фильмов.

«Игольчатый экран» был изобретен в 1931 Алексеевым в содружестве с помощницей Клер Паркер (она стала его женой в 1941). Сам режиссер отмечал, что такой экран позволяет «в полном одиночестве делать фильмы, передающие полутона, дымку и нечеткие переливающиеся формы...».

Первый из таких экранов состоял из 500 тысяч, второй из миллиона иголок, выступавших на 30-50 миллиметров. Весь эффект построен на неровном выдвижении иголок из экранной поверхности: при их разном освещении возникает изображение, напоминающее гравюру, но с практически неограниченными возможностями одушевления.

Алексеев вместе с Клер Паркер сняли с помощью этих экранов истинные шедевры, признанные во всем мире классикой анимационного кино: «Ночь на Лысой горе» (1933) и «Картинки с выставки» (1972) на музыку Мусоргского, «Нос» (1963) по Гоголю, пролог и эпилог к игровому фильму Орсона Уэллса «Процесс» (1963) по Кафке и другие. В 1950-х годах Алексеев разработал новую технику мультипликации — «тотализацию»: вместо того чтобы фиксировать кадр за кадром неподвижный предмет, они с Клер покадрово запечатлевали двигающийся предмет и источники света, соединенные с помощью сложной системы маятников. Впервые таким методом был снят рекламный фильм «Дым» (1959).

Часть архива Алексеева и копии некоторых произведений дочь художника передала Музею кино в Москве, в 1995 в рамках Московского международного фестиваля была проведена большая выставка, посвященная творчеству этого художника и изобретателя.

Источник

@темы: кумиры

---

Любопытно нас сравнить...

Мужчины и женщины

@темы: интересно, мужчина и женщина

---

О причинах жары этим летом и предстоящей зиме

В Московском отделении Русского географического общества (Старомонетный пер., 29) 18 октября состоялась пресс-конференция доктора физико-математических наук, заведующего лабораторией планетарной циркуляции и гелиогеофизических исследований Гидрометцентра России Николая Сергеевича Сидоренкова на тему: «Причина аномальной жары в европейской части России летом 2010 года».
Конференция вызвала живой интерес сотрудников ИГАН, в помещении которого размещается МО РГО, специалистов Института океанологии им. П.П. Ширшова, некоторых представителей Росгидромета, членов РГО. Пришли корреспонденты Первого канала телевидения (ОРТ). Конференция транслировалась в режиме онлайн по интернет-телеканалу РГО (tv.rgo.ru/), причём все желающие могли задавать свои вопросы докладчику.
Николай Сидоренков вкратце напомнил собравшимся, с чем мы все столкнулись прошедшим летом, и перешёл к рассказу о теории, способной, по его мнению, расставить все климатические колебания по полочкам. Он выделил 5 циклов лунно-солнечных приливов:
1. 365 дней – солнечный год, определяющий гидрометеорологические характеристики.
2. 355 дней – лунный год, ответственный, прежде всего, за меридиональную атмосферную циркуляцию.
3. 206 дней – период эвекции, или отклонения Луны от движения вокруг Земли по законам Кеплера, обусловленное возмущающим воздействием Солнца.
4. 87 дней.
5. 27 дней – сидерический лунный месяц.
Доклад сопровождался большим количеством слайдов, целью которых было показать, что все аномалии прошлого замечательно объясняются с помощью комбинации солнечных и лунных циклов (приливных воздействий).
Согласно теоретическим выкладкам, климатические циклы повторяются с периодом около 35,2 года. На основании этого, докладчик указал, что ход температуры воздуха летом 2010 года, с достаточно большой точностью повторяет ход температуры воздуха летом 2002 года, на этом основании эти года признанны «двойниками» (аналогами). Так же в число лет аналогов вошли: 1901, 1936, 1941, 1972 гг.
Разумеется зашла речь и о предстоящей зиме 2010/2011 года. Согласно теории Николая Сергеевича Сидоренкова, предстоящая зима будет холодной, но все, же теплее предыдущей.

Источник

@темы: погода и климат

---

Моё осеннее фото

@темы: мои фото, тула

---

Что нас ждет после вступления в ВТО?

Пример Польши

@темы: заграница

---

Читайте классику...

Юрий Павлович Казаков

ВО СНЕ ТЫ ГОРЬКО ПЛАКАЛ

Был один из тех летних теплых дней... Мы с товарищем стояли и разговаривали возле нашего дома. Ты же прохаживался возле нас, среди травы и цветов, которые были тебе по плечи, или приседал на корточки, долго разглядывая какую-нибудь хвоинку или травинку, и с лица твоего не сходила неопределенная полуулыбка, которую тщетно пытался я разгадать.

Набегавшись среди кустов орешника, подходил к нам иногда спаниель Чиф. Он останавливался несколько боком к тебе и, по-волчьи выставив плечо, туго повернув шею, скашивал в твою сторону свои кофейные глаза и молил тебя, ждал, чтобы ты ласково взглянул на него. Тогда он мгновенно припал бы на передние лапы, завертел бы коротким хвостом и залился бы заговорщицким лаем. Но ты почему-то боялся Чифа. опасливо обходил его, обнимал меня за колено, закидывал назад голову, заглядывал в лицо мне синими, отражающими небо глазами и произносил радостно, нежно, будто вернувшись издалека:

- Папа!
И я испытывал какое-то даже болезненное наслаждение от прикосновения твоих маленьких рук.
Случайные твои объятия трогали, наверное, и моего товарища, потому что он вдруг замолкал, ерошил пушистые твои волосы и долго, задумчиво созерцал тебя.
Теперь никогда больше не посмотрит он на тебя с нежностью, не заговорит с тобой, потому что его уж нет на свете, а ты, конечно же, не вспомнишь его, как не вспомнишь и многого другого...
Он застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег. Но видел ли он этот снег, поглядел ли сквозь стекла веранды на внезапно оглохшую округу? Или он застрелился ночью? И валил ли снег еще с вечера, или земля была черна, когда он приехал на электричке и, как на Голгофу, шел к своему дому?

Ведь первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы...
И когда, в какую минуту вошла в него эта страшная, как жало, неотступная мысль? А давно, наверное... Ведь говорил же он мне не раз, какие приступы тоски испытывает он ранней весной или поздней осенью, когда живет на даче один, и как ему тогда хочется разом все кончить, застрелиться. Но и то сказать-у кого из нас в минуты тоски не вырываются подобные слова?
А были у него ночи страшные, когда не спалось, и все казалось: лезет кто-то в дом, дышит холодом, завораживает. А это ведь смерть лезла!
- Слушай, дай ты мне, ради бога, патронов! - попросил он однажды.-У меня кончились. Все, понимаешь, чудится по ночам,-ходит кто-то по дому! А везде - тихо, как в гробу... Дашь?
И я дал ему штук шесть патронов.
- Хватит тебе,- сказал я, посмеиваясь,- отстреляться.
А какой работник он был, каким упреком для меня была всегда его жизнь, постоянно бодрая, деятельная. Как ни придешь к нему - и, если летом зайдешь со стороны веранды,- поднимешь глаза на растворенное окно наверху, в мезонине, крикнешь негромко:
- Митя!
- Ау! - тотчас раздастся в ответ, и покажется в окне его лицо, и целую минуту глядит он на тебя затуманенным отсутствующим взором. Потом-слабая улыбка, взмах тонкой руки:
- Я сейчас!
И вот он уже внизу, на веранде, в своем грубом свитере, и кажется, что он особенно глубоко и мерно дышит после работы, и смотришь тогда на него с удовольствием, с завистью, как, бывало, глядишь на бодрую молодую лошадь, все просящую поводьев, все подхватывающую с шага на рысь.
- Да что ты распускаешься! - говорил он мне, когда я болел или хандрил.-Ты бери пример с меня! Я до глубокой осени купаюсь в Яснушке! Что ты все сидишь или лежишь! Встань, займись гимнастикой...
Последний раз видел я его в середине октября. Пришел он ко мне в чудесный солнечный день, как всегда прекрасно одетый, в пушистой кепке. Лицо у него было печально, но разговор у нас начался бодрый - о буддизме почему-то, о том, что пора, пора браться за большие романы, что только в ежедневной работе единственная радость, а работать каждый день можно только тогда, когда пишешь большую вещь...
Я пошел его провожать. Он вдруг заплакал, отворачиваясь.
- Когда я был такой, как твой Алеша,-заговорил он, несколько успокоясь,- мне небо казалось таким высоким, таким синим! Потом оно для меня поблекло, но ведь это от возраста? Ведь оно прежнее? Знаешь, я боюсь Абрамцева! Боюсь, боюсь... Чем дольше я здесь живу, тем больше меня сюда тянет. Но ведь это грешно- так предаваться одному месту? Ты Алешу носил на плечах? А я ведь своих сначала носил, а потом мы все на велосипедах уезжали куда-нибудь в лес, и я все говорил с ними, говорил об Абрамцеве, о здешней радонежской земле-мне так хотелось, чтобы они полюбили ее, ведь, по-настоящему, это же их родина! Ах, посмотри, посмотри скорей, какой клен!
Потом он стал говорить о зимних своих планах. А небо было так сине, так золотисто-густо светились под солнцем кленовые листья! И простились мы с ним особенно дружески, особенно нежно...
А три недели спустя, в Гагре-будто гром грянул для меня! Будто ночной выстрел, прозвучавший в Абрамцеве, летел и летел через всю Россию, пока не настиг меня на берегу моря. И точно так же, как и теперь, когда я пишу это, било в берег и изрыгало глубинный свой запах море в темноте, далеко направо, изогнутым луком огибая бухту, светилась жемчужная цепочка фонарей...
Тебе исполнилось уж пять лет! Мы сидели с тобой на темном берегу, возле невидимого во тьме прибоя, слушали его гул, слушали влажный щелкающий треск гальки, скатывавшейся назад, вслед за убегающей волной. Я не знаю, о чем думал ты, потому что ты молчал, а мне воображалось, что я иду в Абрамцево со станции домой, но не той дорогой, какой я обычно ходил. И пропало для меня море, пропали ночные горы, угадываемые только по высоко светящимся огонькам редкие домики, - я шел по булыжной, покрытой первым снегом дороге, и когда оглядывался, то на пепельно-светлом снегу видел свои отчетливые черные следы. Я свернул налево, прошел мимо черного пруда в светлеющих берегах, вошел в темноту елей, повернул направо... Я взглянул прямо перед собой и в тупике улочки увидел его дачу, осененную елями, с полыхающими окнами.
Когда же все-таки это случилось? Вечером? Ночью?
Мне почему-то хотелось, чтобы настал уже неуверенный рассвет в начале ноября, та пора его, когда только по посветлевшему снегу да по проявившимся, выступившим из общей темной массы деревьям догадываешься о близящемся дне.
Вот я подхожу к его дому, отворяю калитку, поднимаюсь по ступеням веранды и вижу...
"Слушай,-спросил он как-то меня,- а дробовой заряд-это сильный заряд? Если стрелять с близкого расстояния?" - "Еще бы! - отвечал я.- Если выстрелить с полуметра по осине, ну, скажем, в руку толщиной, осинку эту как бритвой срежет!"
До сих пор мучит меня мысль-что бы я сделал, увидь я его сидящим на веранде с ружьем со взведенным курком, с разутой ногой? Дернул бы дверь, выбил бы стекло, закричал бы на всю округу? Или в страхе отвел бы взгляд и затаил дух в надежде, что, если его не потревожить, он раздумает, отставит ружье, осторожно, придерживая большим пальцем, спустит курок, глубоко вздохнет, как бы опоминаясь от кошмара, и наденет башмак?
И что бы сделал он, если бы я выбил стекло и заорал,-отбросил бы ружье и кинулся бы с радостью ко мне или - наоборот, с ненавистью взглянув уже мертвыми глазами на меня, поторопился бы дернуть ногой за спусковой крючок? До сих пор душа моя прилетает в тот дом, в ту ночь, к нему, силится слиться с ним, следит за каждым его движением, тщится угадать его мысли-и не может, отступает...
Я знаю, что на дачу он добрался поздно вечером. Что делал он в эти последние свои часы? Прежде всего переоделся, по привычке аккуратно повесил в шкаф свой городской костюм. Потом принес дров, чтобы протопить печь. Ел яблоки. Не думаю, что роковое решение одолело его сразу-какой же самоубийца ест яблоки и готовится топить печь!
Потом он вдруг раздумал топить и лег. Вот тут-то, скорее всего, к нему и пришло э т о! О чем вспоминал он и вспоминал ли в свои последние минуты? Или только готовился? Плакал ли?..
Потом он вымылся и надел чистое исподнее.
Ружье висело на стене. Он снял его, почувствовал холодную тяжесть, стылость стальных стволов. Цевье послушно легло в левую ладонь. Туго подался под большим пальцем вправо язычок замка. Ружье переломилось в замке, открывши, как два тоннеля, затыльный срез двух своих стволов. И в один из стволов легко, гладко вошел патрон. Мой патрон!
По всему дому горел свет. Зажег свет он и на веранде. Сел на стул, снял с правой ноги башмак. Со звонким в гробовой тишине щелчком взвел курок. Вложил в рот и сжал зубами, ощущая вкус маслянистого холодного металла, стволы...
Да! Но сразу ли сел и снял башмак? Или всю ночь простоял, прижавшись лбом к стеклу, и стекло запотевало от слез? Или ходил по участку, прощаясь с деревьями, с Яснушкой, с небом, со столь любимой своей баней? И сразу ли попал пальцем ноги на нужный спусковой крючок или, по всегдашней неумелости своей, по наивности нажал не на тот крючок и долго потом передыхал, утирая холодный пот и собираясь с новыми силами? И-зажмурился ли перед выстрелом или до последней аспидной вспышки в мозгу глядел широко раскрытыми глазами на что-нибудь?
Нет, не слабость-великая жизненная сила и твердость нужны для того, чтобы оборвать свою жизнь так, как он оборвал!
Но почему, почему? - ищу и не нахожу ответа. Или в этой, такой бодрой, такой деятельной жизни были тайные страдания? Но мало ли страдальцев видим мы вокруг себя! Нет, не это, не это приводит к дулу ружья. Значит, еще с рождения был он отмечен неким роковым знаком? И неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, предопределяя весь ход нашей жизни?
Душа моя бродит в потемках...
Ну а тогда все мы были живы, и, как я сказал уже, стоял в зените долгий-долгий день, один из тех летних дней, которые, когда мы вспоминаем о них через годы, кажутся нам бесконечными.
Простившись со мной, еще раз взъерошив твои волосы, нежно коснувшись губами, в усах и бородке, твоего лба, от чего тебе стало щекотно и ты залился счастливым смехом,- Митя пошел к себе домой, а мы с тобой взяли большое яблоко и отправились в поход, который, предвкушали еще с утра. Увидев, что мы собрались в дорогу, за нами немедленно увязался Чиф, тут же обогнал нас, едва не сбив тебя с ног, и, трепеща раскинувшимися в воздухе ушами, как бабочка крыльями, высоко и далеко прыгая, скрылся в лесу.
О, какой долгий путь предстоял нам-чуть не целый километр! И какое разнообразие ожидало нас на этом пути, правда отчасти уже знакомом тебе, исхоженном не раз, но разве одно время похоже на другое время, хотя бы даже и один час на другой? То бывало пасмурно, когда мы шли, то солнечно, то росисто, то небо было сплошь заволочено тучами, то порыкивал и перекатывался гром, то накрапывал дождь и бусинки капель унизывали сухие нижние ветки елей, и твои красные сапожки ласково блестели, и тропинка маслянисто темнела, то дул ветер и лопотали осины, шумели вершинами березы и ели, то бывало утро, то полдень, то холодно. то жарко - ни одного дня не было похожего на другой, ни одного часа, ни одного куста, ни дерева - ничего!
На этот раз небо было безоблачно, спокойного бледно-голубого цвета, без той пронзительной синевы, которая рекою льется нам в глаза ранней весной или бьет нам в душу в разрывах низких туч поздней осенью. А на тебе в тот день были коричневые сандалии, желтые носки, красные штанишки и лимонная майка. Коленки твои были поцарапаны, ноги, плечи и руки белыми, а серые с фисташковыми крапинками большие глаза почему-то потемнели и посинели...
Сначала мы пошли в противоположную от ворот сторону, к задней калитке, по тропе, испещренной солнечными пятнами, переступая через еловые корневища, и хвоя мягко пружинила у нас под ногами. Потом ты остановился как вкопанный, озираясь по сторонам. Я тотчас понял, что тебе нужна палка, без которой ты не представлял почему-то себе гуляния, нашел ореховый хлыст, обломал его и дал тебе палку.
Потупившись от радости, что я угадал твое желание, ты взял ее и опять скоро побежал впереди, трогая палкой стволы деревьев, подступавших к тропинке, и высокие, со скрипичными завитками на верхушках, еще мокрые в тени папоротники.
Глядя сверху на мелькающие твои ножки, на нежную шейку с серебристой косичкой, на пушистый хохолок на макушке, я постарался и себя вообразить маленьким, и сразу же воспоминания обступили меня но какое бы раннее детство мне не вспомнилось, всюду я был старше тебя, пока вдруг в лесной просвет слева, в лесной дух, окружавший нас, не кинулся с той стороны долинки, по дну которой текла Яснушка, теплый запах разогретых на солнце лугов.
- Але-ши-ны но-жки...- нараспев, машинально сказал я.
- Бегут по до-ожке...- тотчас послушно откликнулся ты, и по дрогнувшим твоим прозрачным ушкам я понял, что ты улыбнулся.
Да, и я так же бежал когда-то, во тьме времен, и было лето, пекло солнце, и такой же луговой запах гнал душистый ветерок...
Я увидел большое поле где-то под Москвой, которое разделяло, разъединяло собравшихся на этом поле людей. В одной кучке, стоявшей на опушке жиденького березового леска, были почему-то только женщины и дети. Многие женщины плакали, вытирая глаза красными косынками. А на другой стороне поля стояли мужчины, выстроенные в шеренгу. За шеренгой возвышалась насыпь, на которой стояли буро-красные теплушки, чухающий далеко впереди и выпускающий высокий черный дым паровоз. А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастерках.
И моя близорукая мать тоже плакала, беспрестанно вытирала набегающие слезы, щурилась и все спрашивала: "Ты видишь папу, сынок, видишь? Где он, покажи хоть, с какого краю он?" - "Вижу!" - отвечал я и действительно видел отца, стоявшего с правого края. И отец видел нас, улыбался, махал иногда рукой, а я не понимал, почему он не подойдет к нам или мы к нему.
Вдруг по нашей толпе пронесся какой-то ток, несколько мальчиков и девочек с узелками в руках несмело выбежали на луговой простор. Торопливо сунув мне тяжелый узелок с бельем и консервными банками, мать подтолкнула меня, крикнув вдогонку: "Беги, сыночек. к папе, отдай ему, поцелуй его, скажи, что мы его ждем!"-и я, уставший уже от жары, от долгого стояния, обрадовался и побежал...
Вместе с другими, мелькая голыми загорелыми коленками, бежал я через поле, и сердце мое колотилось от восторга, что наконец-то отец обнимет меня, возьмет на руки, поцелует и я опять услышу его голос и такой уютный запах табака - ведь так давно я не видел отца, что короткая моя память о нем подернулась как бы пеплом и обернулась жалостью уже к себе за то, что я одинок без его грубых мозолистых ладоней, без его голоса, без его взгляда на себя. Я бежал, поглядывая то себе под ноги, то на отца, у которого я различал уже родинку на виске, и вдруг увидел, что лицо его стало несчастным, и чем ближе я к нему подбегал, тем беспокойней становилось в шеренге, где стоял отец...
Выйдя через калитку в лес, мы повернули направо, в сторону ротонды, которую когда-то начал строить наш сосед, но не достроил, и теперь она дико серела своим бетонным куполом и колоннами среди зелени елово-ольховой чащи, и которую ты любил подолгу, с восхищением рассматривать.
Слева от нас катила по камешкам свои струи крошечная речка Яснушка. Мы ее пока не видели за разросшимися кустами орешника и малины, но знали, что тропинка выведет нас к обрыву под ротондой, под которым медленно кружатся хвоинки и редкие листья в небольшом темном омутке.
Почти отвесными столпами прорывалось к нам солнце, в его свете медово горели волнистые потеки смолы, кровяными каплями вспыхивала там и сям земляника, невесомыми табунками толклась мошкара, невидимые в густоте листвы, перекликались птицы, мелькнув в солнечном луче. переметнулась с дерева на дерево белка, и ветка, мгновение назад оставленная ею, закачалась, мир благоухал...
- Смотри, Алеша, белка! Видишь? Вон она, смотрит на тебя...
Ты посмотрел вверх, увидел белку и выронил палку. Ты всегда ее ронял, если тебя вдруг занимало что-то другое. Проводив белку взглядом, пока она не скрылась, ты вспомнил о палке, подобрал ее и снова пустился в путь.
Навстречу нам, по тропе, прыгая так высоко, будто он хотел полететь, выскочил Чиф. Остановившись, он некоторое время созерцал нас своими глубокими длинными, как у газели, глазами, спрашивая: бежать ли ему все
вперед, не собираемся ли мы поворотить назад или в сторону? Я безмолвно показал ему на тропинку, по которой мы шли, он понял и опрометью бросился дальше.
Через минуту мы услышали его азартный лай, не передвигавшийся по звуку, а доносившийся из одного места. Значит, он никого не гнал, а что-то нашел и звал нас поскорее прийти.
- Слышишь?-сказал я тебе.-Наш Чиф что-то нашел и зовет нас!
Чтобы тебе не исколоться об елки и побыстрее дойти, я взял тебя на руки. Лай раздавался все ближе, и скоро под огромной прекрасной березой, стоявшей несколько особняком на едко-зеленой, сиреневой и желтой моховой полянке, мы увидели Чифа и услышали не только его лай, но и страстные, задыхающиеся всхлипывания во время вздохов.
Он нашел ежика. Береза стояла метрах в тридцати от тропинки, и я в который раз подивился его чутью. Весь мох вокруг ежика был вытоптан. Завидев нас, Чиф принялся брехать еще пуще. Я поставил тебя на землю, оттащил Чифа за ошейник, и мы присели перед ежиком на корточки.
- Это ежик,-сказал я,-повтори: ежик.
- Ежик...- сказал ты и тронул его палкой. Ежик фукнул и слегка подскочил. Ты отдернул палку, потерял равновесие и сел на мох.
- Ты не бойся,-сказал я,-только его не надо трогать. Вот теперь он свернулся клубком, одни иголки торчат. А когда мы уйдем, он высунет носик и побежит по своим делам. Он тоже гуляет, как и ты... Ему нужно много гулять, потому что он спит целую зиму. Его засыпает снегом, и он спит. Ты помнишь зиму? Помнишь, как мы катали тебя на санках?
Ты улыбнулся загадочно. Господи, чего бы я не отдал, чтобы только узнать, чему ты улыбаешься столь неопределенно наедине с собой или слушая меня! Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта?
И я вспомнил тот день, когда приехал за тобой в родильный дом. Ты представлял из себя тогда довольно тяжелый, как мне показалось, тугой и твердый сверток, который нянечка вручила почему-то мне. Я еще не донес тебя до машины, как почувствовал, что внутри свертка-теплое и живое, хоть лицо твое было прикрыто и дыхания твоего я не ощущал.
Дома мы сразу же распеленали тебя. Я ожидал увидеть нечто красное и сморщенное, как всегда пишут о новорожденных,- но никакой красноты и сморщенности не было. Ты сиял белизной, шевелил поразительно тонкими ручками и ножками и важно смотрел на нас большими глазами неопределенного серо-голубого цвета. Ты весь был чудо, и только одно портило твой вид-пластырная наклейка на пупке.
Скоро ты был снова спеленат, накормлен и уложен спать, а мы все пошли на кухню. За чаем разговор начался для женщин упоительный: о подгузниках, о сцеживании молока перед кормежкой, о купании и о прочих столь же важных предметах. Я же все вставал, присаживался возле тебя и подолгу рассматривал твое лицо. И вот когда я пришел к тебе в третий или четвертый раз, я вдруг увидел, что ты улыбаешься во сне и лицо твое трепещет...
Что значила твоя улыбка? Видел ли ты сны? Но какие же сны ты мог видеть, что могло тебе сниться, что мог ты знать, где бродили твои мысли и были ли они у тебя тогда? Но не только улыбка-лицо твое приобрело выражение возвышенного, вещего знания, какие-то облачка пробегали по нему, каждое мгновение оно становилось иным, но общая гармония его не угасала, не изменялась. Никогда во время бодрствования,-плакал ли ты или смеялся или смотрел молча на разноцветные погремушки, повешенные над твоей кроваткой,-не было у тебя такого выражения, какое поразило меня, когда ты спал, а я, затаив дыхание, думал, что же с тобой происходит. "Когда младенцы так улыбаются,-сказала потом моя мать,-это, значит, их ангелы забавляют".
Вот и теперь, сидя над ежиком, на мой вопрос ответил ты неясной своей улыбкой и промолчал, и я так и не понял, помнишь ли ты зиму. А первая твоя зима в Абрамцеве была чудесна! Такой обильный по ночам выпадал снег, а днем так розово сияло солнце, что и небо становилось розовым, и мохнатые от инея березы... Ты выходил на воздух, на снег, в валенках и в шубке, до того толстый, что руки твои в толстых варежках были растопырены. Ты садился в санки, обязательно брал в руку палку,-несколько палок разной длины были прислонены у крыльца, и ты каждый раз выбирал другую,-мы вывозили тебя за ворота, и начиналась упоительная поездка. Чертя палкой по снегу, ты принимался разговаривать сам с собой, с небом, с лесом, с птицами, со скрипом снега под нашими ногами и под полозьями санок, и все тебя слушало и понимало, одни мы не понимали, потому что говорить ты еще не умел. Ты заливался на разные лады, ты булькал и агукал, и все твои ва-ва-ва, и ля-ля-ля, и ю-ю-ю, и уип-тип-уип означали для нас только, что тебе хорошо.
Потом ты замолкал, и мы, оглянувшись, видели, что палка твоя чернеет на дороге далеко позади, а ты, растопырив руки, спишь, и румянец вовсю горит на твоих тугих щеках. Мы возили тебя час и два, а ты все спал-спал так крепко, что потом, когда мы вносили тебя в дом, разували, раздевали, расстегивали и развязывали, укладывали в кровать,-ты не просыпался...
Наглядевшись на ежика, мы вышли снова на тропинку и скоро подошли к ротонде. Ты первый увидел ее, остановился и, как всегда, с наслаждением выговорил:
- Кака-ая бо'ша-ая, к'аси-ивая башня!
Некоторое время ты смотрел на нее издали, повторяя изумленным тоном, будто видел ее впервые: "Какая ба-ашня!", потом мы подошли, и ты стал по очереди трогать своей палочкой ее колонны. Затем ты перевел взгляд вниз, на маленькое лоно прозрачного омутка, и я тотчас подал тебе руку. Так, рука об руку, мы и спустились осторожно с обрыва к самой воде. Чуть пониже был перекат, и вода там звенела, омуток же казался неподвижен, и течение можно было обнаружить, если долго следить за каким-нибудь плавающим листком, который почти с медленностью минутной стрелки подвигался к перекату. Я сел на поваленную ель и закурил, потому что знал, что сидеть здесь мне придется до тех пор, пока ты не насладишься всеми прелестями омутка.
Выронив палку, ты подошел к очень удобному для тебя корню у самой воды, лег на него грудью и принялся смотреть в воду. Странно, но ты в это лето не любил играть обыкновенными игрушками, а любил заниматься предметами мельчайшими. Без конца ты мог передвигать по ладошке какую-нибудь песчинку, хвоинку, крошечную травинку. Миллиметровый кусочек краски, отколупнутый тобою от стены дома, надолго повергал тебя в созерцательное наслаждение. Жизнь, существование пчел, мух, бабочек и мошек занимала тебя несравненно больше, чем существование кошек, собак, коров, сорок, белок и птиц. Какая же бесконечность, какая неисчислимость открывалась тебе на дне омутка, когда ты, лежа на корне, приблизив лицо почти к самой воде, разглядывал это дно! Сколько там было крупных и мелких песчинок, сколько камешков всевозможных оттенков, какой нежнейший зеленый пух покрывал крупные камни, сколько там было прозрачных мальков, то застывавших неподвижно, то разом брызгающих в сторону, и сколько вообще микроскопических предметов, видимых только твоим глазом!
- П'авают 'ыбки...-сообщил ты мне через минуту.
- А-а,- сказал я, подходя и присаживаясь возле тебя, -значит, не ушли еще в большую речку? Это такие маленькие рыбки, мальки...
- Майки...-радостно согласился ты.
Вода в омутке была столь прозрачна, что только синева неба и верхушки деревьев, отраженные в ней, делали ее видимой. Ты, перевесившись через корень, зачерпнул со дна горсточку камешков. Облачко мельчайших песчинок образовалось возле дна и, подержавшись немного, опало. Ты бросил камушки в воду, отражения деревьев заколебались, и по тому, как торопливо ты стал подниматься, я понял, что ты вспомнил о любимом своем занятии. Для тебя настало время бросать камни.
Я опять сел на поваленное дерево, а ты выбрал камень покрупнее, любовно оглядел его со всех сторон, подошел к самой воде и бросил его на середину омутка. Взлетели брызги, окруженный волнистыми струями воздуха, камень глухо тукнул о дно, а по воде пошли круги. Насладившись видом взволнованной воды, брызгами, стуком камня, плеском воды, ты дождался, пока все успокоится, взял еще камень и, как в первый раз, оглядев его, опять бросил...
Так ты бросал и бросал, любуясь всплесками и волнами, а мир вокруг был тих и прекрасен-не доносилось шума электрички, не пролетел ни один самолет, никто не проходил мимо нас, никто нас не видел. Один Чиф изредка появлялся то с той, то с другой стороны, высунув язык, с плеском вбегал в речку, шумно лакал и, вопросительно поглядев на нас, опять исчезал.
На плечо тебе сел комар, ты долго не замечал его, потом согнал комара, сморщился и подошел ко мне.
- Комаик кусил...- сказал ты, морщась.
Я почесал тебе плечо, подул на него, похлопал.
- Ну? Что будем теперь делать? Еще побросаешь или пойдем дальше?
- Пойдем дайше,- решил ты.
Я взял тебя на руки, перешел через Яснушку. Нам нужно было пересечь потную долинку, вдоль которой тянулась сплошная кипень медуницы. Белые шапки ее, казалось, плавились на солнце, струились и были наполнены счастливым гудением пчел.
Тропинка начала подниматься-сначала среди ельника и лещины, потом между дубов и берез, пока не вывела нас на большой луг, окаймленный справа лесом, а слева переходящий в волнистое поле. Мы поднимались, уже по лугу, все выше, пока не взошли на его вершину, и нам стало далеко видно, открылся горизонт с еле заметными черточками антенн вдали, с тонкой дымкой над невидимым Загорском. На лугу уже начался сенокос, и хоть сено было еще в валках, но еле уловимый ветерок уже гнал над землей вянущий запах. Мы с тобой сели в еще не кошенной траве и цветах, и я утонул в них по плечи, ты же ушел в них с головой, и над тобой было одно небо. Я вспомнил о яблоке, достал его из кармана, до блеска вытер о траву и дал тебе. Ты взял обеими руками и сразу откусил, и след от укуса был подобен беличьему.
Кругом нас простиралась одна из древнейших русских земель - земля радонежская, тихое удельное княжество Московской земли. Над краем поля, высоко, плавными медленными кругами ходили два коршуна. Ничего нам с тобой не досталось от прошлого, сама земля переменилась, деревни и леса, и Радонеж пропал, будто его и не было, одна память о нем осталась, да вон те два коршуна ходят кругами, как и тысячу лет назад, да, может быть, Яснушка течет все тем же руслом...
Ты доедал яблоко, но мысли твои, я видел, были далеко. Ты тоже заметил коршунов и долго следил за ними, бабочки пролетали над тобой, некоторые из них, привлеченные красным цветом твоих штанишек, пытались сесть на них, но тут же взмывали, и ты провожал взглядом их восхитительный полет. Ты говорил мало и коротко, но по лицу твоему глазам видно было, что думаешь ты постоянно. Ах, как хотел я стать хоть на минутку тобою, чтобы узнать твои мысли! Ведь ты был уже человеком!
Нет, благословен, прекрасен был наш мир! Не рвались бомбы, не горели города и деревни, трупные мухи не вились над валяющимися на дорогах детьми, не окостеневали они от холода, не ходили в лохмотьях, кишащих паразитами, не жили в развалинах и во всяческих норках, подобно диким зверям. Лились и теперь детские слезы, лились, но совсем, совсем по другому поводу... Это ли не блаженство, это ли не счастье!
Я опять огляделся и подумал, что этот день, эти облака, на которые в нашем краю в ту минуту, может быть, никто не смотрел, кроме нас с тобой, эта лесная речка внизу и камушки на дне ее, брошенные твоей рукой, и чистые струи, обтекающие их, этот полевой воздух, эта белая набитая тропа в поле, между стенками овса, уже подернутого голубовато-серебристой изморозью, и как всегда, красивая издали деревенька, дрожащий горизонт за нею,-этот день, как и некоторые другие прекраснейшие дни моей жизни, останется во мне навсегда. Но вспомнишь ли этот день ты? Обратишь ли ты когда-нибудь свой взор далеко, глубоко назад, почувствуешь ли, что прожитых лет как бы и не было и ты опять крошечный мальчик, бегущий по плечи в цветах, вспугивающий бабочек? Неужели, неужели не вспомнишь ты себя и меня и солнце, жарко пекущее тебе плечи, этот вкус, этот звук неправдоподобно длинного летнего дня?
Куда же это все канет, по какому странному закону отсечется, покроется мглой небытия, куда исчезнет это самое счастливое ослепительное время начала жизни, время нежнейшего младенчества?
Я даже руками всплеснул в отчаянии от мысли, что самое великое время, то время, когда рождается человек, закрывается от нас некоей пеленой. Вот и ты! Ты уже так много знал, уже приобрел характер, привычки, научился говорить, а еще лучше понимать речь, у тебя уже есть любимое и нелюбимое...
Но кого ни спросишь-все помнят себя с пяти-шести лет. А раньше? Или все-таки не все забывается и иногда приходит к нам, как мгновенная вспышка, из самого раннего детства, от истока дней? Разве не испытывал почти каждый, как, увидев что-то, вовсе даже неяркое, обыкновенное, лужу какую-нибудь на осенней дороге, услышав некий звук или запах, поразишься вдруг напряженной мыслью: это было уже со мной, это я вид ел, пережил! Когда, где? И в этой ли жизни или в жизни совсем другой? И долго силишься вспомнить, поймать мгновенье в прошлом-и не можешь.
Наступило время твоего дневного сна, и мы пошли домой. Чиф давно прибежал, умял себе в густой траве ямку и. растянувшись, спал, подрагивая во сне лапами.
В доме было тихо. Яркие квадраты солнца лежали на полах. Пока я раздевал тебя в твоей комнате и натягивал на тебя пижамку, ты успел вспомнить обо всем, что видел в этот день. В конце нашего разговора ты раза два откровенно зевнул. Уложив тебя в постель, я пошел к себе. По-моему, ты успел заснуть прежде, чем я вышел. Я сел у открытого окна, закурил и принялся думать о тебе. Я представлял твою будущую жизнь, но, странно, мне не хотелось видеть тебя взрослым, бреющим бороду, ухаживающим за девушками, курящим сигареты... Мне хотелось как можно дольше видеть тебя маленьким-не таким, каким ты был тогда, в то лето, а, скажем, десятилетним. В какие только путешествия не пускались мы с тобой, чем только не увлекались!
Потом из будущего я возвращался в настоящее и опять с тоской думал, что ты мудрее меня, что ты знаешь нечто такое, что и я знал когда-то, а теперь забыл, забыл... Что и все-то на свете сотворено затем только, чтобы на него взглянули глаза ребенка! Что царствие божие принадлежит тебе! Не теперь сказаны эти слова, но, значит, и тысячи лет назад ощущалось загадочное превосходство детей? Что же возвышало их над нами? Невинность или некое высшее знание, пропадающее с возрастом?
Так прошло более часу, и солнце заметно передвинулось, тени удлинились, когда ты заплакал.
Я ткнул папиросу в пепельницу и прошел к тебе, думая, что ты проснулся и тебе что-нибудь нужно.
Но ты спал, подобрав коленки. Слезы твои текли так обильно, что подушка быстро намокала. Ты всхлипывал горько, с отчаянной безнадежностью. Совсем не так ты плакал, когда ушибался или капризничал. Тогда ты просто ревел. А теперь - будто оплакивал что-то навсегда ушедшее. Ты задыхался от рыданий, и голос твой изменился!
Сны-всего лишь сумбурное отображение действительности? Но если так, какая же действительность тебе снилась? Что ты видел кроме наших внимательных, нежных глаз, кроме наших улыбок, кроме игрушек, солнца, луны и звезд? Что слышал ты, кроме звуков воды, шелестящего леса, пения птиц, убаюкивающего шума дождя по крыше и колыбельной матери? Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне? Ты не страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти был тебе неведом! Что же тебе снилось? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?
Я осторожно принялся будить тебя, похлопывая по плечу, гладя твои волосы.
- Сынок, проснись, милый,- говорил я, слегка тормоша тебя за руку.-Вставай, вставай, Алеша! Алеша! Вставай...
Ты проснулся, быстро сел и протянул ко мне руки. Я поднял тебя, прижал крепко и, нарочито бодрым голосом приговаривая: "Ну, что ты, что ты! Это тебе приснилось, погляди, какое солнышко!"-стал раздвигать, откидывать на стороны занавески.
Комната озарилась светом, но ты все плакал, уткнувши лицо мне в плечо, прерывисто набирая в грудь воздуху и так крепко вцепившись пальцами мне в шею, что мне больно стало.
- Сейчас обедать будем... Смотри, какая птица полетела... А где наш беленький пушистый Васька? Алеша! Ну, Алешка, милый, не бойся ничего, все прошло... Кто это там идет, не мама ли? - я говорил что попало, стараясь развлечь тебя.
Постепенно ты стал успокаиваться. Рот твой еще страдальчески кривился, но улыбка уже пробивалась на лице. Наконец ты просиял и засветился, увидев любимый тобою, висящий на окне крошечный обливной кувшинчик, нежно выговорил, наслаждаясь одним только этим словом: - Куинчи-ик...
Ты потянулся к нему, не сделал попытки схватить его, как хватают обычно дети любимую игрушку,-нет, ты смотрел на него омытыми слезами и от этого особенно чистыми глазами, упиваясь его формой и расписной глазурью.
Умыв тебя, обвязав салфеткой, усадив за стол, я вдруг понял, что с тобой что-то произошло: ты не стучал ножкой по столу, не смеялся, не говорил "скорей!" - ты смотрел на меня серьезно, пристально и молчал! Я чувствовал, как ты уходишь от меня, душа твоя, слитая до сих пор с моей,- теперь далеко и с каждым годом будет все отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не мое продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдешь навсегда. В твоем глубоком, недетском взгляде видел я твою, покидающую меня душу, она смотрела на меня с состраданием, она прощалась со мною навеки!
Я тянулся за тобою, спешил, чтобы быть хоть поблизости, я видел, что я отстаю, что моя жизнь несет меня в прежнюю сторону, тогда как ты отныне пошел своей дорогой.
Такое отчаяние охватило меня, такое горе! Но хриплым, слабым голоском звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться. Да! Но где, когда это будет?
Впору, братец ты мой, было и мне заплакать...
А было тебе в то лето полтора года.

1977

@темы: кумиры, читать

---

Без комментариев...

---

14 октября 2010 г. Дифференциация доходов 10% самых богатых и самых бедных в Тульской области - 11,7 раза

Средний размер назначенных месячных пенсий на 31.12.2009 года составил 6026,1 рубль, что в реальном исчислении на 23,9% больше, чем на в соответствующем периоде прошлого года. При этом средний размер назначенных месячных пенсий по отношению к величине прожиточного минимума пенсионера составил 155,4%.

читать подробнее

@темы: тула

---

Мужество

@темы: заграница

---

Интересно - правда, мистификация?

Человек, который живет в лесу и делает сайты

@темы: удивительно но факт

---

Стоит ознакомиться...

Нобелевская премия 2010: пощёчина российской науке

@темы: заграница, россия, наука

---

Не всем дают "нобелевку"

НЕ ДАЛИ…

Не дали Нобелевку Жене, не дали!
Не дали ни ордена, ни медали,
Не оценили гады его стихи,
Ни даже цветные его пиджаки...

Какой-то век для него провальный,
XXI-й, дурацкий,
А он весь из себя гениальный,
И это знают в Нью-Йорке и Братске.

ГЭС там плачет, рыдают дома,
В трансе станция сильном Зима,
Голуби сдохли в центре Сантьяго...
Бодяга!

Река поэзии совсем усыхает,
Теряется между плёсами,
Строка невнятная и глухая -
Как грязный осадок лёссовый.

А как же историю эту раздули мы!
И потому особенно больно...
Логика масс ходульная:
Там Евтушенко и там Ахмадулина -

Ждем вестей из Стокгольма!
Оказались в итоге все дураками,
Даже те, кто верил в победу
Корейца, сирийца и шведа...
Или японца мудрого Мураками

Со смыслом его неведомым,
Шерстистым, мохнатым, пледовым...
Вам это всё ещё отольётся,
Дон Марио Варгас Льоса!

Конечно, не Маркес и даже не Борхес,
Зато тоже латинос...
Романы про ЭТО, про то же – повесть,
Несколько фильмов-картинок..

Индивид, противостоящий власти,
Влечение плоти, духа смятение,
Страсти-мордасти, образы, тени...

С кем-то великим когда-то дружил,
Долгую жизнь ровно прожил.
Заслужил...

Что ж вы смысл награды угробили,
Исполнители воли Нобеля?!
Почему вы рукой умелой
Зарубили Женю, зарезали Беллу?!

Премия логикой странной ведома,
Вот что думаю, братцы, я:
А, может, зря они пишут дома,
А не из эмиграции?

В подполье творец ли, ушел он в бега ли,
Выслан ли, лежит в гробу ли...
Жди из Стокгольма наград и регалий,
Как Солженицын с Бродским. И Бунин...

А все остальные – мимо!
Должен талант быть властью гонимым...
Бей отбой, колокол корабельный!
Не дали Нобелевку Жене и Белле -

Не в той они упаковке!
В мире сдвиг идет тектонический:
В осенних слезах Политехнический
И каплет на Маяковке...

Сергей Пономарев, «КП»

@темы: россия, пусть победит смех

---

Пришельцы все ближе...

Загадочные сигналы В Северном Ледовитом Океане найдена капсула пришельцев

@темы: удивительно но факт

---

Важно!

ФОРУМ.мск: Пессимистические основания исторического оптимизма

@темы: россия, предсказания прогнозы, будущее

---

Новости Тулы

5 октября 2010 г. «Родительское собрание Тульской области» возмущено вопросами в анкете для тульских школьников

Общественная организация «Родительское собрание Тульской области» во главе с председателем Светланой Боженовой были поражены сегодня вопросами в анкетах, предназначавшихся для тульских школьников.

читать подробнее

6 октября 2010 г. Преподаватель химии и биологии из Тульской области стал «Учителем года-2010». Видео. Первый канал

читать подробнее

@темы: тула

---

Важно!

Гольфстрим умер

@темы: природа и погода, предсказания прогнозы

---

Важно!

Что нас ждет после выборов президента в 2012 году?

Несколько эмоционально про то же.

@темы: россия, предсказания прогнозы, будущее

---

Как меняются взгляды...

Грызлов считает безосновательными слухи об отставке Лужкова

1.Спикер Государственной Думы РФ, председатель Высшего совета «Единой России» Борис Грызлов считает безосновательными слухи о возможной скорой отставке Юрия Лужкова с поста мэра столицы.

По словам Грызлова, о возможной отставке Лужкова с поста мэра он «слышал из СМИ, но не более того». Он напомнил, что Лужков входит в состав Высшего совета «Единой России», а все кадровые вопросы сначала обсуждаются в партии.

«Никаких инициатив по изменению места работы Юрия Михайловича нами не выдвигались», - отметил он.

Грызлов также высказал мнение, что оценивать работу мэра должны сами жители Москвы. По его словам, он не слышал от горожан требований отставки Лужкова - напротив, они и дальше хотят видеть Лужкова на этом посту.

Май 2010 года

Грызлов об отставке Ю.М.Лужкова

2.Решение об отставке Юрия Лужкова стало возможным из-за того, что мэр Москвы стал считать себя хозяином города, заявил спикер Госдумы Борис Грызлов. "Наверное, вступили в конфликт понимания хорошего хозяйственника и хозяина Москвы", - считает Грызлов.

конец сентября 2010 года

3.«Сегодня президент России принял окончательное решение о досрочном прекращении полномочий мэра Москвы. Мы исходим из того, что у главы государства были для этого основания, и, к сожалению, Юрий Михайлович как мэр дал президенту повод для такого решения», - сказал Грызлов.

28.9.10

4.Борис Грызлов, председатель Государственной Думы, председатель Высшего совета партии «Единая Россия»:

«Он забыл, что работая мэром, находится в системе государственной власти. Вся деятельность обеспечивается нашим главным законом – Конституцией. Он забыл об этом. Человек, работающий в государственной системе, должен быть стержнем этой системы. А когда стержень начинает расшатываться, расшатывается вся система. И допускать дальше этого расшатывания было нельзя».

Мосгордума

5.Спустя короткое время после отставки столичного мэра Юрия Лужкова в столичную мэрию и Московскую городскую думу из администрации президента поступил запрет на любые комментарии по поводу отставки Юрия Лужкова, сообщает газета "Коммерсантъ".

По мнению издания, такое решение было принято в связи с первыми оценками отставки, которые давали депутаты. В частности, негативно высказался по поводу произошедшего член "Единой России" Михаил Москвин-Тарханов, назвавший указ президента "разложением элиты".

Читать полностью: top.rbc.ru/special/luzhkov/29/09/2010/473643.sh...

Другие

6.«Все теперь зависит от того, закончит ли Медведев дело судом. Кто бы ни заменил Лужкова — это будет человек из той же системы, поэтому вряд ли что-то изменится. Однако, если будет суд, то следующий мэр будет бояться воровать», — заявил в интервью газете один из лидеров партии «Солидарность» Борис Немцов.

7.«Те, кто работает, на мой взгляд, не могут и не ошибаться — это с одной стороны. А с другой стороны — надо же объяснить всем нам причину отставки. Что это за слово такое обтекаемое — «недоверие»? Я хочу знать, по какому поводу высказано это недоверие — за то, что он совершил какое-то должностное преступление? Превысил должностные полномочия? В связи с коррупцией? За что именно? Я теряюсь в догадках, потому что мне, как гражданину, тем более как почетному гражданину Москвы, не объяснили», — сказал Кобзон.

@темы: цитата, власть, москва

---

Цитата

"Юрий Михайлович Лужков многое сделал для развития Москвы, и в известной степени он является знаковой фигурой современной России", - сказал Путин.

"Но очевидно, что отношения у мэра Москвы с президентом не сложились. Между тем, мэр является подчиненным президента, а не наоборот, поэтому нужно было своевременно предпринять необходимые шаги для нормализации этой ситуации", - отметил премьер, являющийся лидером "Единой России", в которую до отставки входил Лужков.

@темы: цитата, власть, москва