Накануне 100-летней годовщины дня рождения А. С. Пушкина истекло 100 лет со дня рождения даровитого русского композитора, автора музыки нашего Народного гимна, Алексея Федоровича Львова. - Львов был замечательный человек.
В справочном Словаре русских ученых и писателей Геннади сообщаются об А. Ф. Львове следующие сведения:
«Львов, Алексей Фед., обер-гофмейстер, сын тайн. сов. Фед. Петр., род. в 1799 г. Окончив курс первым учеником в Институте путей сообщение в 1818 г., он служил у графа Аракчеева адъютантом и по инженерному ведомству, с 1824 г. флигель-адъютантом, а с 1837 г. назначен директором придворной Певческой каппелы, которою управлял 25 лет. Участвовал в турецкой войне; с 1839 г. следовал за Государем во всех его путешествиях, с 1851 г. назначен управляющим делами Импер. главной квартиры и Конвоя. Впоследствии переименован в тайные советники с званием гофмейстера, в 1855 г. - назначен сенатором, потом обер-гофмейстером. Последние годы жизни был поражен глухотою. Сконч. 16 дек. 1870 г., в имении своем близ Ковно».
Дополняем эти сведение справками из «Музыкального словаря» Перепелицына:
А. Ф. Львов«Львов, Алексей Федорович, сенатор, гофмейстер Императорского Двора и директор Певческой капеллы, род. в 1796 г. в Ревеле; даровитый виртуоз на скрипке, автор русского национального гимна «Боже Царя храни», опер: «Ундина», «Бианка и Гвалтьери», «Эмма», «Сельский староста»; переложил на хор и инструментовал «Stabat mater» Перголезе; написал много церковных пьес для придворного хора, - из них особенно выдаются: «Иже херувимы» и «Вечери Твоея тайныя», - несколько композиций для смычковых инструментов; известен также музыкальными статьями, из коих особенно интересны: «О свободном или несимметричном ритме», «О пении в России». Во время своих путешествий за границею сблизился с Мейербером, Мендельсоном, Р. Шуманом, был в переписке с Берлиозом. Львов устраивал у себя музыкальные вечера, на которых исполнялись квартеты Гайдна, Моцарта, Бетховена, Мендельсона; первую скрипку всегда играл сам Львов, 2-ю скрипку Всеволод Маурер или Николай Афанасьев, альт - Вильде, виолончель - гр. Матвей Виельгорский или солист немецкой и итальянской оперы Кнехт. Он скончался в имении дочери своей П.А. Ваксель Роймане, близ Ковно, в 1870 г.»
***
А.Ф. Львов был назначен, по воле Императора Николая Павловича, директором придворной Певческой капеллы несколько дней спустя после того, как М.И. Глинка был назначен ее регентом. В записках автора «Жизни за Царя» и «Руслана и Людмилы» рассказывается вот что:
«1 января 1837 года я был назначен капельмейстером придворной Певческой капеллы. Это случилось следующим образом:
«В конце 1836 года, зимою, скончался директор придворных певчих, Федор Петрович Львов[2]. Граф Михаил Юрьевич[3] и князь Григорий Волконский, по искреннему ко мне расположению, воспользовались этим обстоятельством, чтобы пристроить меня соответственно моим способностям, ибо они ясно видели, что, кроме других выгод, сопряженных с этим званием, для меня нелишними были и материальные пособия, как-то: оклад и казенная квартира с дровами.
Министр Двора приказал объявить мне, чрез управлявшего его канцеляриею Панаева (автора «Идиллий»), что есть мне назначение и чтобы я дал ответ. Я расспросил, в чем должна была состоять моя обязанность и, узнав, сказал, что соглашаюсь принять звание капельмейстера Придворной капеллы, но спросил, однако же, предварительно, кто у меня будет начальником и какие к нему будут отношения. Панаев объяснил мне, что директор должен будет заведывать единственно хозяйственной частью, и на вопрос мой: кого именно предполагают назначить? отвечал, что или князя Григория Волконского или графа Матвея Юрьевича. Хотя я мог предполагать, что они также будут вмешиваться и в музыкальную часть, однако же, радовался служить с ними, как с людьми приятными и искренно ко мне расположенными.
Того же дня вечером, за кулисами, Государь Император, увидя меня на сцене подошел ко мне и сказал: «Глинка, я имею к тебе просьбу и надеюсь, что ты не откажешь мне. Мои певчие известны по всей Европе и, следовательно, стоят, чтобы ты занимался ими. Только прошу, чтобы они не были у тебя итальянцами». Эти ласковые слова привели меня в столь приятное замешательство, что я отвечал Государю только несколькими почтительными поклонами. На другой день я отправился к графу Матвею Юрьевичу Виельгорскому, он принял меня радушнее обыкновенного, мы оба радовались служить вместе и заранее помышляли о возможных улучшениях Придворной капеллы. Вышло, однако ж, через несколько дней, что назначен был директором Алексей Федорович Львов, что несколько смутило меня, ибо тогдашние к нему отношение изменились по весьма странной для меня причине.
Старик Федор Петрович Львов, уже в преклонных летах, навещал меня вскоре по моем приезде в Петербург в 1834 г., когда я жил у Стунуева, несмотря на то, что квартира наша была на самом верху. Он оказывал мне необыкновенное внимание; письмо, посланное ко мне с его книжкой о русском пении, еще более высказывало эти чувства. Однажды я был в ложе, не помню в каком театре, вместе с невестою моей, Марьей Петровной, и в тоже время в другой ложе был Федор Петрович Львов со своим семейством; когда он увидел меня с невестой, то отвернулся от меня с видом неудовольствия, и мы с той поры не кланялись.
Несмотря на это, Алексей Федорович Львов принял меня с искренним радушием, и мы решились идти рука об руку на нашем новом поприще.
Мы с Львовым видались часто; в течение зимы, в начале 1837 г., иногда приглашал он к себе Нестора Кукольника и Брюлова и угощал нас дружески. Не говорю о музыке (он иногда играл превосходно Моцарта и Гайдна; у него же слышал я трио для 3 скрипок Баха). Но он, желая привязать художников к себе, не жалел и заветной бутылки какого-нибудь редкого вина».
Глинка неоднократно упоминает в своих записках об А. Ф. Львове с самым теплым чувством, как о даровитом и сведущем композиторе и хорошем человеке. Так же отзываются об А. Ф. Львове все близко знакомые с его композициями, сочинениями о нашем церковном пении и с его многолетней деятельностью по управлению придворной Певческой каппелою, которую он довел до совершенства. Композиторский талант Львова и его музыкальные познание высоко ценились Берлиозом и Листом, а заслуги Львова для нашего церковного пения признаны всеми, понимающими дело и, между прочим, таким авторитетным и ученым знатоком, древнецерковных напевов, как протоиерей Д. В. Разумовский. Граф Д. Н. Толстой, близко знавший А. Ф. Львова, отзывался о нем с чувством глубочайшего уважения к его характеру, таланту и заслугам (см. «Русский Архив», 1871 г., 1306 - 1311).
читать дальше* * *
В «Московских Ведомостях» за 1897 год напечатан интересный очерк г. Шелонского, составленный по запискам графини Толстой, под заглавием «Вечер в царской семье 17-го июля 1837 года». В этом очерке рассказывается при каких обстоятельствах написана А. Ф. Львовым музыка Народного гимна.
«С самой зимы 1837 года Алексей Федорович Львов находился в нервно-возбужденном настроении духа, которое к лету дошло до болезни: ежедневно видя Государя Николая Павловича, он тщетно старался угадать по выражению Его лица ответ, которого ожидал со страстным и понятным нетерпением.
Еще в марте месяце Львов написал музыку для «Отче наш». Государь, прослушав молитву на репетиции Придворной капеллы, не сделал никакого замечания, но Великим постом, накануне принятия Св. Таин, неожиданно позвал Львова и сказал ему:
- Если я пожелаю во время обедни, чтобы «Отче наш» было исполнено по твоему распеву, то сложу руки на груди. Если этого не будет, то надо петь распевом Сарти.
В день принятия Государем Св. Таин Львов с затаенной тревогой оглянулся на Государя перед тем моментом, когда по чину служения должна была быть воспета молитва Господня. Император благоговейно преклонил голову и скрестил руки на груди. «Я, рассказывал Львов, в душевном умилении обернулся к хору и тихо прошептал подрегенту: «Мое «Отче наш».
Когда в парадных залах Зимнего дворца приносились Царской чете поздравление с принятием Св. Таин, Император поцеловал Львова и тихо сказал ему:
- Спасибо! Но у меня есть к тебе еще просьба. Будь вечером у Государыни.
В тот же вечер, когда на половине Императрицы собрались близкие друзья Царской семьи, Николай Павлович взял под руку Львова и отвел его в боковую комнату, предшествовавшую входу в жилые комнаты Императрицы. Эта комната вся была заставлена тропическими растениями, среди которых устроен был грот и фонтан, из которого вода била в мраморный бассейн. Здесь Александра Федоровна любила отдыхать, окруженная детьми, родными и ближайшими верноподданными друзьями. Сюда же часто спускался из своих апартаментов, по узкой деревянной витой лестнице, и сам Государь, если имел возможность выбрать свободный час от занятий.
- Вот и моя просьба к тебе, - сказал Государь, приведя Львова в эту любимую комнату своей семьи, - я хочу поручить тебе важное дело. Ты будешь работать не для меня, а для России. Можешь ли ты написать русский Народный гимн?
В одно мгновение Львов сознал всю важность возлагаемой на него работы и, припав к руке Государя, проговорил:
- Это было бы счастьем моей жизни, но я не могу...
- Можешь! - прервал Государь, - можешь, во-первых, потому, что ты русский и сразу понял, что надо, а во-вторых, - потому, что сегодня я слушал в твоем распеве молитву Господню и тоже понял, что ты можешь сделать то, что я тебе поручаю.
В мае того же 1837 года Львов представил Государю текст русского Народного гимна. Государь внимательно прочитал его и сказал:
- Здесь выражено все, что надо. Твое дело написать музыку к этим словам. Музыка должна дополнить мысль и выразить то, чего нельзя передать словами. Тогда это будет действительно народный гимн. Когда его исполнят и за границею даже, то и там поймут, что такое Россия.
Уже скоро после этого Государь слушал гимн «Боже, Царя храни» опять-таки на репетиции Придворной капеллы и оркестра. Гимн был повторен сразу пять раз. Во время той же репетиции были исполнены произведения на ту же тему и других авторов и композиторов (?), но повторено ни одно из них не было. Однако, Государь ничего не сказал Львову. Молчание Государя продолжалось и в последующее время. Алексей Федорович, вообще нервный, томился и мучил не только сам себя, но и свою семью.
В конце лета 1837 года предстоял отъезд Императора Николая Павловича на Кавказ, где в то время шла ожесточенная и упорная война. Императрица-Супруга чрезвычайно опасалась этой поездки: ею овладевал страх не только потому, что Государь ступит на землю, где каждый шаг грозит ему опасностью, но и потому, что свое путешествие Император решил предпринять морем на старом парусном фрегате. Но воля Николая Павловича была всегда непреклонна.
- Я, - отвечал он на все просьбы, - должен быть на Кавказе, потому что послал туда моих детей. А на старом фрегате нет никакой опасности, потому что там тоже будут охранять меня мои дети...
Этими словами поездка была решена. 14 июля двор из Петергофа переехал в Петербург, а 16 прибыл и Государь со всей семьей.
А. Ф. Львов, зная о близком отъезде Государя, решил положить конец мучительной для него неизвестности и самому спросить Императора, удостоено ли его произведение Высочайшего одобрения.
17 июля в церкви Зимнего дворца Государь опять подал знак, чтоб исполняли «Отче наш» Львова. Вернувшись домой, композитор был в неописанном волнении.
- Поймите, говорил он своим домашним, - ведь я вложил душу в свое произведение и чувствую, что другого ничего и написать нельзя было. А Государь молчит!.. Ну, так я спрошу Его сам!
Вечером же... А. Ф. Львов явился во дворец с твердой решимостью привести в исполнение свой дерзкий замысел. Он прошел на половину Государыни, но остановился в нерешительности, когда увидел, что в приемных комнатах не было никого.
- Ее Величество в «Гротовой» комнате, доложил ему камер-лакей, - и вас повелено просить туда.
Во второй раз в жизни вошел Львов в эту комнату. Кроме Государыни, окруженной своею семьей, здесь же были князь Волконский, граф Орлов, графиня Толстая и молодой граф Виельгорский.
- Знаете, что мы придумали?- обратилась Императрица к Львову, - сегодня Государь проводит последний перед отъездом вечер дома, Он сейчас должен сойти сюда. Как только мы заслышим его шаги, запоемте «Боже, Царя храни!»... Я думаю, что Государя это порадует! А теперь тише!..
«Прошло несколько минут, и послышался скрип деревянной лестницы под могучими шагами Императора.
Львов дал тон, и Государыня Александра Феодоровна, встав с кушетки, запела вполголоса: «Боже, Царя храни!»... К ее голосу присоединился свежий дискант Великих Князей, их сверстника графа Виельгорского и бас графа Орлова, которым вторил старческий голос министра, князя Волконского, и рыдание самого композитора и дирижера царственного хора. Шаги Императора смолкли. Тогда, по знаку Государыни, вторично раздались торжественные звуки. Маленькая фанерная дверь растворилась, и появилась могучая фигура Императора, а перед ним, во главе с Императрицей, стоял поющий царственный хор. Николай Павлович склонил голову, дослушал гимн до конца, потом быстрыми шагами подошел к своей супруге, поцеловал ее руку, обнял Наследника Александра Николаевича и сказал:
- Еще раз!.. Прошу, еще раз!..
И снова торжественно прозвучал гимн русского народа...
- Алексей Федорович - передает графиня Толстая в своих рассказах, - даже на смертном одре не забыл об этом часе... Да и я не забуду.
Когда замерли последние звуки, Государь подошел к своей супруге и сказал:
- Большего утешения для меня быть не могло.
Предполагавшийся «вечер» не состоялся. Государь все время провел в кругу своей семьи.
18 июля 1837 г. А.Ф. Львов получил повеление сопровождать Императора в его поездке на Кавказ. Когда осенью, в страшную бурю, Государь совершал переезд из Керчи в Редут-Кале, все, кроме него и А.Ф. Львова, ушли с палубы.
- Львов, - приказал Государь, - пой «Боже, Царя храни!»...
- Я не имею никакого голоса! - возразил Львов.
- Неправда! - засмеялся Император, - ты пел гимн! Я это помню и не забуду! Ты молись только, чтобы этот гимн пели всегда с тою же искренностью, с которой я пою.
Государь, завернувшись в свою старую шинель, чистым, свежим басом в полголоса запел: «Боже, Царя храни!»...
Неизвестно, когда именно был впервые исполнен публично наш гимн, но никак не ранее 1842 года, если безусловно верить запискам граф. Толстой. Но то, что написан гимн был в 1837 году, не подлежит сомнению».
* * *
Когда возникла и чем была вызвана в России первая мысль о необходимости создать Народный гимн? Она явилась, по всей вероятности, еще при императоре Александре I, который во время своих заграничных путешествий и разъездов по России осязательно чувствовал значение, которое приобрели народные гимны на Западе, и тот пробел в нашей государственной жизни, который составляло отсутствие народного гимна в России. Можно думать, что не без влияния осталось в данном случае и сближение России с Англией. Английский народный гимн, принятый за образец для прусского народного гимна и других немецких народных гимнов, навел, вероятно, на мысль и Жуковского перенести его на русскую почву.
Первый стих Народного гимна, написанного Жуковским в 1814 году, составляет буквальный перевод первого стиха английского народного гимна (God, save the king) с заменою слова король словом царь. Несомненно, не без мысли об английском народном гимне писал Жуковский и «Народную песню» - «Боже, Царя храни», положенную Львовым на музыку. То же самое можно сказать и о наброске «Песня русских солдат», найденном в бумагах Жуковского и относящемся, по-видимому, к 1831 году: она тоже начиналась стихом:
Боже, Царя храни! (Соч. Жуковского, изд. IV, III, 59).
Доказательством, что необходимость создать для России Народный гимн была сознана при Александре I, служит, между прочим, и стихотворение Пушкина «Боже, Царя храни!» (1816 года)[4], первая строфа которого составляла дословное воспроизведение первой строфы «Народного гимна» Жуковского, написанного двумя годами раньше.
Весь Народный гимн Жуковского в 1816 году еще не был напечатан, но первая строфа его была известна Пушкину, так как появилась в «Сыне Отечества» (1815 года, № 48) под заглавием «Молитва русских». Императору Николаю Павловичу было, конечно, известно желание Александра I, чтобы Россия имела свой Народный гимн. Николай Павлович не мог не разделять этого желания, причем, вероятно, на него тоже оказывали влияние его заграничные путешествия, его путешествие в Англию (1816 года) и его частые поездки в Пруссию. Влияние английского гимна на Жуковского не могло вызывать неудовольствия Императора Николая I. В первую половину своего царствования он благосклонно относился к Англии и ко всему английскому, «Почти до самого падения Людовика - Филиппа император Николай мечтал о возобновлении единодушного союза монархических держав, а союз этот представлялся недостаточным и неполным, пока к нему не приступит Англия»[5].
* * *
Жуковский дал своему стихотворению, послужившему текстом для музыки Львова, название Народной песни. Император Николай Павлович избрал и утвердил для слов Жуковского и композиции Львова другое название, название Народного гимна. Почему же он предпочел русскому слову песнь иностранное слово гимн? На этот вопрос можно ответить только предположениями, весьма, впрочем, правдоподобными.
Песни бывают разные. Название Народная песня не указывало бы на государственный и национальный характер народного гимна. В русском языке трудно было найти подходящее слово для выражения его сущности.
Что такое Народный гимн?
Это не молитва в собственном смысле слова. Первый стих Народного гимна составляет обращение к Богу, но оно лишено характера церковности и составляет скорее сердечное пожелание, чем молитвенное воззвание. То же самое можно сказать и о дальнейших стихах Народного гимна. Он состоит из добрых пожеланий Государю и России и из прославления Его власти, могущества Самодержавия, славы и благодетельной для народа деятельности Царской власти. Поэтому название гимна наиболее к нему подходит.
Hymn - по-английски значит и песнь, и славить, славословить. Le hymne или la hymne по-французски значит и песнь, и хвалебная песнь. Chanter des hymnes - значит то же самое, что и célébrer. Немцы употребляют слово die Hymne, как синоним слова der Lobgesang, а слова Нутпе singen - как синоним слова preisen. О греческом корне слова гимн император Николай Павлович, конечно, не думал, когда был занят текстом и музыкой Народного гимна[6].
Во всяком случае, нет ничего загадочного в тех соображениях, которыми руководился император Николай Павлович, давая Народному гимну Жуковского-Львова то самое название, которое было дано Жуковским стихотворению «Боже, Царя храни» в его первоначальной редакции[7].
Смело можно сказать, что ни одно произведение светской музыки не пользуется в России такою широкою известностью, как Народный гимн. Он исполняется и полковыми, и школьными оркестрами, и хорами, и в театрах, и под открытым небом, - исполняется на всем пространстве Российской Империи. К сожалению, имя Львова забыто. Оно известно лишь весьма немногим. Жаль. Народный гимн доказывает, что у Львова был выдающийся композиторский талант. Музыка Народного гимна не оставляет в том никакого сомнения. Она оригинальна и находится в полном соответствии со словами Жуковского. Ее строго выдержанный, величавый, торжественный, важный и грандиозный стиль, как нельзя лучше передает дух русского государственного строя, дух русского Самодержавия. Ни в одном государстве нет такого прекрасного Народного гимна, как в России. В сравнении с ним кажется бледным не только английский, но и австрийский гимн, написанный в 1797 г. Гайдном; с ним может соперничать, до некоторой степени, разве только французская «Марсельеза» Руже де Лиля. Музыка нашего Народного гимна - истинно вдохновенное произведение. Видно, что композитор выразил в ней то, что было им глубоко прочувствовано. Очень может быть, что Львов не справился бы со своей задачей столь блистательно, если бы он жил не при Императоре Николае Павловиче, время которого совпадало с высшим развитием русского искусства и с «полным гордого доверия покоем» России и который в своем лице являл Львову как бы воплощение русской государственной идеи. Наш Народный гимн в полном смысле слова Народный. Он был написан по мысли русского Царя и привился к России очень крепко. Герцен старался выставить создание Народного Гимна ненужным, но Император Николай Павлович знал, что делал, когда поручал Львову написать на слова Жуковского музыку Народного гимна. Герцен потому и порицал Гимн, что видел в нем одно из средств укоренения и распространения монархизма в России. Против Гимна высказывался, по преданию, и митрополит московский Филарет, хотя, разумеется, по соображениям, не имевшим ничего общего с соображениями Герцена. Он говорил, что русским не нужен Народный гимн, что он уже есть у них в тропаре: «Спаси, Господи, люди Твоя». Но «Спаси, Господи, люди Твоя» - не гимн, а молитва, которая может быть возносима лишь в церкви и во время молебных пений. Император Николай Павлович в виду этого, вероятно, и почувствовал необходимость в гимне. Доказательство, что Народный гимн нужен был России, налицо: он привился к ней, как нельзя лучше, и производит сильное впечатление при сколько-нибудь удовлетворительном исполнении даже на иностранцев.
Гармонизация Народного Гимна и его инструментовка могут быть, конечно, с течением времени улучшаемы, но то, что составляет сущность или, так сказать, душу композиции Львова, ее мелодия, не должно быть изменяемо. Всякое изменение в этой области будет искажением одного из лучших произведений русского искусства.
Музыка Народного гимна, подобно первой нашей национальной опере, служит свидетельством, что лучшая опора нашего Самодержавия заключается в душевном складе русских людей. Делались попытки выставить Народный гимн порождением казенщины, но из этого ничего не вышло. Народный гимн с каждым годом делается все более и более народным. Львов, очевидно, превосходно справился со своей задачей и удовлетворил одной из важных потребностей своей родины. Народный гимн Львова может рассчитывать на такое же безсмертие, как и гениальный финальный хор «Жизни за Царя» Глинки, который тоже может получить значение Народного гимна.