АРМАГЕДДОНЫЧ О ВЕЧНОМ (под моё настроение)
Уходят один за другим знакомые и друзья. У кого-то не выдерживает сердце. У кого-то отрывается тромб - эти вообще сгорают в один момент. Кто-то в сорок с небольшим. Кто-то в пятьдесят, как когда-то отец и тесть. Кто-то в шестьдесят с копейками. Кто-то за семьдесят. Причём когда бы это ни произошло, всегда это невовремя и несправедливо до предела. И люди хорошие, ума палата - жить и жить. Да не вечен человек. И был не вечен. И будет. Враньё это, что можно ему бесконечно запчасти менять. Если денег хватит, несколько операций провести можно. И что с того? Ну, дотянет до девяноста или ста. Сил нет, жить незачем...
Вспоминается, как первый раз осознал, что человек смертен. Прабабушка умерла, Софья Рафаиловна. Она же Соня. На дворе 60-е были, она в конце XIX века родилась. Старенькая была. Худенькая, в пенсне, в аккуратных изящных платьях, седая, с белоснежными, как птичий пух волосами, забранными на затылке в аккуратный пучок... Ну, ушла она в мир иной, и пошли все её хоронить, на Донское кладбище, где с 1948 года семейная могила. Первым туда мамин одиннадцатилетний братик лёг, погибший трагически. Прабабушка была второй. Все остальные, кто там лежат, уже после ушли.
Уходили двумя волнами, в середине 60-х и начале 80-х. Бывает такое. Одно за одним, серия несчастий. Инфаркты, тяжёлые операции, смерти... Могила большая, в семье принято своих покойных кремировать, так что места для всех хватит. Рядом два огромных старых каштана растут, осыпая листьями и колючими зелёными плодами в кожистой кожуре, гранитный монумент. Рядом старенькая щелястая скамейка, которую ещё мама ставила. Хорошее кладбище, зелёное и ухоженное.
Приходишь на могилу, вспоминаешь всех, кто там лежит... Потом идёшь к выходу мимо чужих памятников. Лица, лица, лица. Годы рождения и смерти. Старые и молодые, некоторые - удивительной красоты, другие обычные, но их ведь тоже кто-то любил. У кого-то семейные могилы, как у нас, у кого-то роскошные, с гранитными беседками, у кого-то одинокие, заброшенные. Некоторые памятники совсем развалились. Да и с колумбарием так же. Евреи, русские, украинцы, татары, немцы - все вперемешку. Москвичи.
Когда прабабушка Соня умерла, был совсем маленьким. Дошколёнок. Остался дома - детей и беременных женщин у евреев на похороны брать не положено. Мало ли что. Сидел на диване, старинном, с высокой деревянной спинкой, с зеркалом и полочкой, затканным грубой прочной светлой тканью, по которой сплошь шла синяя сетка и синие же цветы, и вдруг понял, что она никогда больше не вернется. Умерла - это насовсем. И понял ещё, что мы когда-нибудь все умрём. И дедушка с бабушкой. И папа с мамой. И я сам. Так стало обидно...
Никогда до этого так не плакал. Остановиться долго не мог. Потом слёзы, которые градом сыпались, помаленьку ушли, а грусть осталась. Где-то внутри она и до сих пор сидит. Ощущение того, как жизнь коротка и как она несправедлива живёт в душе и иногда так прорывается... А что с этим делать? Ходишь на кладбище, за могилой ухаживают. Там лежат уже и папа, и дедушка с бабушкой, и дедушкина сестра, старая дева, и папина мама, и бабушка Лиза, которая с нами с женой всю нашу семейную жизнь рядом прожила. Лучшая подруга её бабушки, бездетная, но вышедшая замуж за дедушкиного брата, старого котовца. Когда-нибудь и мы туда ляжем. Недолго уже осталось...