Зло познаётся стихийно, для познания Добра нужно время и Учитель.
Заслуженному художнику России, члену-корреспонденту Российской академии художеств, профессору ТГПУ им. Л. Н. Толстого Александру Майорову исполняется шестьдесят. Ровно две трети этого немалого периода жизни он пишет. Пашет. Нет, именно пишет. В смысле — рассказывает, повествует. И даже объясняет и растолковывает. Может быть, сам того не желая.
Сначала казалось: он пишет свою историю. Может быть, так оно и было поначалу. Что мы видим в нежном двадцатилетнем возрасте? Мир, вращающийся вокруг единственной оси — тебя, любимого. В это время важным становится всё — от смутных желаний до мучительных сомнений, от мимолетных взглядов до слов, пустоту и выспренность которых поймешь много позже. Потом, когда всё «обрастет» сотнями, сонмами образов — от библейских старцев до блестящих дам и ветреных кавалергардов. От собственного прадеда, честно служившего Родине на фронтах Первой мировой и в рядах Добровольческой армии, «счастливо» сосланного «за происхождение» аж в 1929 и только потому уцелевшего в репрессивных волнах тридцатых-сороковых и даже успевшего повидать правнука, до таинственных и страдающих безымянных садовников, музыкантов, портных, прорицателей, королей и нищих.
Он рос, как все мы,— невероятный восторг от полета Гагарина, более позднее увлечение «The Beatles», которое еще спустя немного времени заменил тяжелый рок. Но были еще и хорошие книги. И классическая музыка. И живопись, до которой, казалось, не дотянуться. Дорогие памятные трагически разрозненные вещи — вещицы, хранящие историю семьи. И бабушкины пасьянсы под задушевный разговор об этой самой истории с обязательным: «Ты только в школе об этом ни с кем не говори…» Так его история переплеталась, сливаясь, с историей страны.
Его творческая биография начиналась, пожалуй, хорошо. Даже страшно подумать, что было бы, если бы партийные дядьки в пиджаках, такие деятели от искусства, которое как бы принадлежит народу и поэтому должно быть понятно даже слабо успевающему ученику вспомогательной школы, вдруг его приняли бы — почему-то — в круг избранных, признанных и заласканных властью. Глядишь, до какой-нибудь ленинианы, брежневианы или другой, прости господи, гадости разврат дошел… Впрочем, Саша может обидеться на мои фантазии, хотя на его «лениниану» я бы с удовольствием посмотрела. Сегодня.
Но, повторю, всё вышло хорошо. Уже при первой же попытке выставиться в стенах родного тульского политеха (ну такое творчество молодёжи — так, наверное, пояснял излишне интеллигентный и сверх меры начитанный ректор, допустивший такое по советским меркам безобразие) автор огреб в полной мере. Он так и не понял до сих пор, как они могли сочетаться друг с другом — его тогдашние «вины»: побуждение публики к раздумьям, монархистские взгляды и следование идеологии сионизма. Ну и по мелочи еще — длинные волосы и американские (с ума сойти!) джинсы. Но товарищам было виднее.
Сегодня он может себе позволить улыбнуться, вспоминая свирепость тогдашних выставкомов, состоящих сплошь из маститых и заслуженных членов Союза художников. Члены если и знали добрые напутственные слова, то обращали их исключительно к своим героям — рабочим и крестьянам. Или вообще ограничивались ближними родственниками. Что они могли сказать тоненькому длинноволосому мальчику с большими претензиями к жизни? Вот что могли, то и говорили…
Но он продолжал работать, продолжал стремиться к публике, страдая, конечно, от непонимания и в глубине души, тайно от себя самого побаиваясь: а ну как маститые-то правы, а?
Впрочем, к середине восьмидесятых по стране просвистел первый сквознячок свободы. Маститые, правда, стали еще яростнее гнобить молодых — инакомыслящих и просто мыслящих. Но это уже как-то не тревожило… Время всё расставило по местам: сегодня работы Майорова есть в серьезных музеях и частных коллекциях. Его картина висит в музее Гауди. А труды маститых пылятся в провинциальных запасниках и на дачах партийных благодетелей.
…Едва ли не первые добрые слова в свой адрес он услышал от Никиты Васильевича Воронова — доктора искусствоведения, признанного мэтра.
читать дальше
