Директор Института демографии НИУ ВШЭ Анатолий Вишневский также известен как писатель. Его роман «Жизнеописание Петра Степановича К.» – беллетризованная демографическая история СССР XX века. Пристальное внимание профессора, который недавно отметил 80-летие, к истории, «долгому времени», позволяет ему не увлекаться мелкими колебаниями конъюнктуры: расчетная единица демографии – десятилетия, если не века. Алексей Колесников поговорил с Вишневским для Economy Times.
– Анатолий Григорьевич, как кризис влияет на демографию? Может быть, рано говорить об этом или все-таки есть какие-то индикаторы…
– На этот вопрос очень трудно ответить. Дело в том, что в демографии есть свои очень устойчивые тенденции. Поэтому с большой помпой принимаемые политические меры на самом деле на ситуацию зачастую никак не влияют. То же относится и к кризису.
Возьмем, например, смертность. В последнее время почему-то часто возникает вопрос по поводу роли 1990-х годов в демографическом кризисе, в частности в подъеме смертности. Я пытаюсь объяснять, что с демографической точки зрения это был не какой-то особый кризис, а скорее возврат на наезженную колею.
Были улучшения при Горбачеве, за ними последовали ухудшения. Подъем смертности начала 1990-х годов был отчасти следствием ее снижения в 1980-е, когда антиалкогольная кампания и, возможно, другие позитивные подвижки тех лет сберегли жизни какой-то части людей, которые в противном случае умерли бы. Они выжили, но когда ситуация изменилась и антиалкогольная кампания сошла на нет, они вернулись на свою колею. И в начале 1990-х годов умерли и те, кто должен был умереть в силу возрастных причин, и те, кто – не будь антиалкогольной кампании – должен был умереть раньше, а умер теперь.
Рост смертности начался еще при Горбачеве, в начале 90-х он ускорился, однако после 1994 года смертность уже не росла, а снижалась. Новый обвал случился в 1998 году, тогда кризис все-таки сыграл свою роль, рост смертности длился до 2003 года.
Наверное, можно ожидать роста смертности и вследствие нынешнего кризиса – вырастет число смертей от так называемых внешних причин, часто связанных с пьянством, возможно, от самоубийств. К тому же в кризис, конечно, будут особенно ощутимы недофинансирование и недореформирование здравоохранения – это две большие беды. Сейчас, как вы понимаете, у нас могут быть и военные потери. Даже если их не так много, в мирное время это заметно.
Но все это объясняет колебания, отклонения в ту или иную сторону от застойной колеи, которая сложилась между 1964 и 1984 годом, в период «царствования» Брежнева и компании, а не саму эту колею. А она гораздо важнее этих колебаний.
читать дальше– Какова природа этой колеи, которая привела к нашему фундаментальному отставанию от многих стран?
Возрастная модель смертности и структура причин смерти в России сегодня примерно такие же, как и полвека назад
– Дело в том, что на Западе уже 50–60 лет идет вторая эпидемиологическая революция, ознаменовавшаяся большими успехами в борьбе с неинфекционными заболеваниями и внешними причинами смерти. До этого, в ходе первой эпидемиологической революции, были одержаны решающие победы над инфекционными заболеваниями, и этот этап мы прошли достаточно успешно. Уже тот факт, что у нас во время войны не случилось больших эпидемий, в отличие от того, что было в Первую мировую, – свидетельство резко выросшего контроля над инфекционными болезнями. Большую роль, конечно, сыграло появление антибиотиков, которые начиная с конца войны позволили быстро снизить смертность от этих болезней.
Но с середины 1960-х годов, когда на Западе начался новый этап борьбы за снижение смертности, у нас все застопорилось, никакого прогресса нет. Возрастная модель смертности и структура причин смерти в России сегодня примерно такие же, как и полвека назад. На Западе удалось оттеснить смертность от сердечно-сосудистых заболеваний к более поздним возрастам – у нас этого не произошло. То же самое и со смертностью от новообразований, и особенно по внешним причинам.
Именно поэтому большого оптимизма насчет дальнейшего снижения смертности у меня нет – это если говорить о снижении смертности в корректных показателях, например в терминах ожидаемой продолжительности жизни. Если же говорить о тех показателях, которыми у нас любит пользоваться начальство, то есть общие коэффициенты или просто абсолютные числа умерших, то тем более нет никаких надежд. Идет старение населения, увеличивается число и доля пожилых людей, а они-то в основном и умирают, поэтому число смертей неизбежно должно увеличиваться.
Наша возрастная пирамида сильно деформирована событиями даже весьма отдаленного прошлого. До сих пор сохраняется влияние войны. В начале 2000-х годов стали вступать в пожилой возраст, то есть переходить через шестидесятилетний рубеж, малочисленные поколения, родившиеся во время войны, поэтому процесс старения замедлился.
Но вслед идут поколения, родившиеся сразу после войны, как раз наиболее многочисленные за весь послевоенный период. Соответственно, ускоряется старение и должно увеличиваться число смертей. Причем достаточно одному году, 1946 или 1947 например, войти в возраст повышенной смертности, как уже это отразится на числе смертей. А если войдет несколько таких поколений (высокая рождаемость пришлась на конец 1940-х – начало 1950-х), то число смертей повысится еще значительнее.
Еще есть «игра» поколений, участвовавших и не участвовавших в войне. В войне участвовали поколения примерно до 1928 года рождения, и они были выбиты ею. А поколения конца 1920-х и более поздние уже не воевали. В конце 1920-х – начале 1930-х (до голода) и в конце 1930-х в России ежегодно рождалось свыше 4 млн детей – после войны уже ничего похожего не было. Последний максимум невоевавших поколений – 4,4 млн родившихся за год – был пройден в 1937–1938 годах. Сейчас эти поколения подходят к своему 80-летнему рубежу. Можно радоваться за тех, кто доживет до этого возраста и переживет его, но чудес не бывает, и большое число пожилых и престарелых людей не может не сказываться на числе смертей..... Читать полностью
